Anarchy and other shit

Когда политический активист начинает делать “художественные акции” – это признак того, что он по какой-то причине не может или не хочет заниматься собственно политикой. Или ещё не умеет, или уже отчаялся, или ему не позволяют обстоятельства. Подчёркиваю, я сейчас говорю именно об активисте (добивающемся изменений в обществе), а не о художнике (создающим культурный продукт), у них в конечном счёте разная мотивация, и оцениваться их действия должны с разных позиций. Мой “акционизм” в 2009 был обусловлен отчасти подражанием моде, а отчасти тем, что я слабо понимал, что такое на самом деле “прямое действие”. Для меня это понятие ассоциировалось с чем-либо угарным, вроде ранних перформансов Войны, акций НБП, или повстанческих анархистов. В НБП я не вступил, на инсурекционизм не хватило решимости, так что получилось что получилось. Уже позже я открыл для себя, что прямое действие включает в себя куда больший спектр тактик, и с “акционизмом” хоть и частенько соприкасается, но вовсе не совпадает.

Искусство как заменитель активизма оправдано в период полного политического штиля, когда недоступны какие-либо способы влиять на общество, когда низовые движения отсутствуют и массы пребывают в апатии. Эту ситуацию замечательно наглядно демонстрирует “Фиксация” Петра Павленского. Когда штиль заканчивается, наступает время для других методов. И сами политические художники тоже это чувствуют. “Питерская” фракция Войны от художественных акций перешла как раз к повстанчеству, к поджогам машин и прямым физическим столкновениям с ментами. Акция Pussy Riot в храме хоть и обладает символическим и художественным пластом, но является по сути как раз прямым действием (кратковременная оккупация пространства и его переформатирование), причём неожиданно эффективным – положению и авторитету РПЦ МП был нанесен удар, общество было поляризировано. Сейчас они перешли в русло правозащиты, совершенно другой формат политики, тоже весьма далекий собственно от “искусства” и направленный на получение непосредственного результата. “Монстрации” Бабушки После Похорон являвшиеся первоначально пародиями на митинги КПРФ, были рождены политическим ваккуумом, отсутствием в регионе левого и анархистского движения и невозможностью провести настоящую массовую акцию с социальными требованиями. Но неадекватная реакция местных властей и необходимость противостоять репрессивной машине, фактически, сделали новосибирскую “Монстрацию” действительно важным политическим феноменом. Транспарант “Ад наш” во главе колонны в несколько тысяч человек, собравшейся несмотря на опасность разгона – не менее весомое высказыввание, чем “остановим захватническую империалистическую политику путинского режима”. Примерно то же самое, можно сказать и о “Монстрации” в Симферополе в этом году, на которую напали путинисты. В ней увидели враждебное политическое высказывание – но она на самом деле и была этим враждебным им политическим высказыванием, именно в этом её ценность, а вовсе не в забавных абсурдных лозунгах. В тех же городах, где марши проходят беспрепятственно, как развлечение для аполитичных хипстеров желающих щегольнуть остроумием – они не заслуживают внимания.

Сегодня в Украине низовые движения находятся на подъеме. Общество сверхполитизировано, люди активны и жаждут действий. Большая часть часть энергии уйдёт, конечно же, в мусор – в строительство партий, коммерческих НГО и ультраправых фрайкоров, но и того, что остаётся, вполне достаточно для подъёма левых и либертарных инициатив, это чувствуется по притоку новых членов в организациях. Совершенно не обязательно помещать своё высказывание в оболочку из “искусства” – нужно просто действовать. Художники (“настоящие” профессиональные художники) участвовали в организации ассамблей и оккупации министерств, помогали раненным в больницах. В этих условиях “художественный” акционизм и тем более ужасные в 90% случаев “театрализованные акции”, которые получили популярность среди наших левых во время штиля как компенсация малочисленности, стали абсолютно не актуальны. Во времена войн и революций (которые только начинаются: волнения в Украине не закончатся на Порошенко, в лучшем случае нас ждёт затишье на несколько лет, чтобы перевести дух, потом будет новый социальный взрыв, России скоро предстоит начать балканизироваться, а там и очередь Европы подоспеет) политика приходит с телеэкранов на улицы, оживает и становится частью повседневности. Прямое действие может быть эстетичным, и даже представлять художественную ценность (самое крупное художественное событие последнего времени – снежные баррикады и вспыхивающие “беркута”). В этих условиях, когда реальность податлива как пластилин, мы должны работать напрямую с ней, а не с её символическими отражениями.

Дал комментарий одному украинскому изданию.
Опубликую его здесь, потому что текст прошедший все круги редактуры имеет мало общего с моими словами.

Итак:
Мы хотим вас попросить прокомментировать акцию петербургского художника Петра Павленского, который гвоздем прибил свою мошонку к каменной брусчатке Красной площади в Москве.
В связи с этим у нас к вам вопрос: с вашей точки зрения, могут ли быть какие-то рамки для художником? Должен ли ограничиваться перформанс законом, свободой других людей?
Для чего современные художники используют эпатаж?

Начнём с того, что Пётр – очень сильный художник с академическим образованием. Один критик удачно сравнил его со скульптором, который
рассматривает в качестве материала своё тело. Так, что, то что делает Павленский – во многом близко к традиционному искусству. Если я
соприкасаюсь с художественной средой оставаясь частью активистской среды, то Пётр – в первую очередь именно художник, плоть от плоти
мира искусства. Художник, безусловно политический, и леворадикальный, что нельзя отделять от его творчества.

Художник, как и любой человек, всегда находится в рамках – в рамках, которые налагает на него общество, рамках, которые устанавливает
власть и её репрессивные механизмы, рамках которые налагает тело и законы природы, в конце-концов. Так что вопрос в том, можно ли эти
рамки преступать, и ответ на него каждый даёт индивидуально. Но сам по себе смысл существования – именно в нарушении всех возможных рамок,
человек становится человеком тогда когда преступает запреты, вся история, отнюдь не только искусства, но всей цивилизации в целом – это
история бунта, история нарушения привычных правил, история борьбы между старым и новым.

“Свобода других людей” – понятие слишком растяжимое. Человеческое общество неоднородно и постоянно находится в состоянии борьбы: борьбы между классами, борьбы между дискриминаторами и дискриминируемыми группами. Свобода угнетателя не равноценна свободе угнетённого, свобода ксенофоба не равна свободе его жертвы. Прогрессивное политическое искусство должно быть на стороне слабых, исключённых и дискриминируемых. “Никакой свободы врагам свободы”.

Мне не совсем нравится слово “эпатаж”. “Эпатаж” – это когда вам стало скучно и вы решили, а не шокировать ли окружающих
чем-нибудь эдаким. Радикальные художественные практики (акции Павленского, Войны, в какой-то мере мой скромный вклад) следует рассматривать в соответствующем социальном и политическом контексте. Политическое искусство может быть разным, но в данном случае – это вопль отчаяния в условиях тотального торжества реакционных и консервативных сил. Если бы в российских тюрьмах не сидели десятки и сотни тысяч невиновных, если бы люди не подвергались пыткам в каждом райотделе полиции, если бы существовал организованный отпор репрессивному режиму – художники не зашивали бы себе рты, а
скандировали бы лозунги в первых рядах демонстраций, а брусчатка использовалась бы по своему прямому назначению. Показательно, что Павленский как акционист оформился именно после поражения “белоленточного” протеста.

Озвучивать заранее планы своих акций, особенно акций лежащих на грани нарушения порядка – значит затруднить, или сделать невозможной их
реализацию. Скажу только, что в Украине, как и в Германии, где я провожу сейчас много времени из-за учёбы, сохраняются некоторые
возможности делать “уличную политику”. Активность в анархо-синдикалистском профсоюзе АСТ (avtonomia.net) значит для меня гораздо больше, чем возможность в очередной раз подтвердить гордое звание “художника”. Вероятно, я приму участие в не совсем художественной выставке Global Activism, которая состоится в Карлсруэ, там будут представлены мои тексты написанные в колонии и некоторые материальные артефакты оттуда.

И ещё один вопрос. Какие художественные акции произвели на вас наиболее сильное впечатление?
Если брать последние годы, то я бы назвал акции Войны, особенно ранние: “Мент в рясе”, “Памяти Декабристов” (повешенье в супермаркете), “Унижение мента в собственном доме”. Породившие множество подражателей “Монстрации” группы “Бабушка после похорон” тоже могут быть причислены к акционизму. Несмотря на веселый и позитивный настрой, их истоки лежат в той же плоскости, что болезненные практики Петра Павленского. Отсутствие возможности делать “настоящую политику”.
Конечно же, следует отметить выступления Pussy Riot (не только в храме) – это важное событие, которое можно рассматривать и с политических позиций, и с художественных, и просто как интересное явление в панк музыке.
Из украинских акционистов я бы отметил Петра Армяновски с его “Дорогой к Храму”, по настроению он очень близок к Павленскому.

Но самая любимая (и самая важная, на мой взгляд), акция на постсоветском пространстве – это концерт и стрит-пати группы “Проверочная Линейка” 28 июля 2010 года, переросшие в штурм мэрии подмосковного города Химки. Эдакий привет из будущего. Надеюсь, что когда-то политический акционизм будет именно таким.

---

Запись в Блоге Александра Володарского.
Опубликовано в рубриках: Политика, Протест, с тегами: акционизм, Павленский.

Комментировать - Подписаться на блог по rss, в твиттере

Периодически здесь теперь будут появляться познавательные цитаты. Уж извините.

Прежде всего нигилизм объявил войну так называемой условной лжи культурной жизни. Его отличительной чер­той была абсолютная искренность. И во имя ее нигилизм отказался сам — и требовал, чтобы то же сделали дру­гие, — от суеверий, предрассудков, привычек и обычаев, существования которых разум не мог оправдать. Ниги­лизм признавал только один авторитет — разум, он ана­лизировал все общественные учреждения и обычаи и восстал против всякого рода софизма, как бы последний ни был замаскирован.
Он порвал, конечно, с суеверием отцов. По философ­ским своим понятиям нигилист был позитивист, атеист, эволюционист в духе Спенсера или материалист. Он ща­дил, конечно, простую и искреннюю веру, являющуюся психологической необходимостью чувства, но зато бес­пощадно боролся с лицемерием в христианстве.
Вся жизнь цивилизованных людей полна условной лжи. Люди, ненавидящие друг друга, встречаясь на улице, изображают на своих лицах самые блаженные улыбки; нигилист же улыбался лишь тем, кого он рад был встре­тить. Все формы внешней вежливости, которые являются одним лицемерием, претили ему. Он усвоил себе несколь­ко грубоватые манеры, как протест против внешней полированности отцов. Нигилисты видели, как отцы гордо позировали идеалистам и сентименталистам, что не ме­шало им быть настоящими дикарями по отношению к женам, детям и крепостным. И они восстали против этого сентиментализма, отлично уживавшегося с вовсе не идеальным строем русской жизни. Искусство тоже подпало под это широкое отрицание. Нигилисту были противны бесконечные толки о красоте, об идеале, искус­стве для искусства, эстетике и тому подобном, тогда как и всякий предмет искусства покупался на деньги, выколоченные у голодающих крестьян или у обираемых работников. Он знал, что так называемое поклонение прекрасному часто было лишь маской, прикрывавшей пошлый разврат. Нигилист тогда еще отлил беспощад­ную критику искусства в одну формулу: «Пара сапог важнее всех ваших мадонн и всех утонченных разговоров про Шекспира».
П. Кропоткин. «Записки революционера»

Важно понимать то, что нигилизм в конечном счёте стал фундаментом не только для анархических, левых, революционных идей, но и для самой омерзительной реакции. Фашизм тоже вырос из нигилизма, хоть он и отрицает свои корни.
Так что сегодня, в 21 веке, нельзя ограничиваться одними лишь отрицанием и разрушением.
Хотя без них тоже не обойтись.

---

Запись в Блоге Александра Володарского.
Опубликовано в рубриках: Политика, с тегами: искусство, Кропоткин, культура, нигилизм.

Комментировать - Подписаться на блог по rss, в твиттере

Вот, напоследок, запоздалая колонка для Kievreport.

Берлинская Биеннале давно закончилась, и сейчас, когда утихли восторги и критика, можно задуматься о том, что изменило это событие в политическом искусстве. И придётся с большим сожалением признать, что ровным счётом ничего. Не потому, что кураторы или художники не справились с поставленной задачей, а скорее потому, что выбранные ими средства никак не могли привести к намеченной цели, и это можно было предсказать с самого начала. Но я очень хотел ошибиться, поэтому так долго тянул написание этой небольшой колонки.
Первое, что я испытал приближаясь к оккупированному Жмиевским и его помощниками институту современного искусства было чувство узнавания. Над зданием развевался близкий сердцу красно-чёрный флаг анархо-синдикалистов. У входа посетителей встречает плакат с Лукашенко в хоккейной форме, там же разворачивается полемика разных авторов — одни предлагают не играть с диктатором, другие — остановить НАТО. И те, и другие, безусловно правы. Проходим внутрь: мастерская протестного плаката, в которой видны следы акции в поддержку Pussy Riot, стены покрытые различной более-менее экстремистской агитацией (добавляю туда несколько стикеров своего полу-подпольного профсоюза FAU), разнообразные надписи. Некоторые активисты фактически обитают там, на Биеннале, внизу висит объявление «последний уходящий закрывает за собой дверь».
В туалете большая размашистая надпись, художник критикует институционализированное искусство в целом и эту выставку в частности и пишет, что единственный достойный его холст — улица. На другом этаже всем желающим в паспорт ставят печать о въезде в Палестинскую Республику — не все соглашаются, неизвестно как отреагируют на такой знак израильские пограничники. По стенам висят газеты напоминающие о протестах в Беларуси и в России. Организаторы смогли собрать даже не столько образчики арт-протеста, сколько образчики протестной наглядной агитации, которой было дано новое качество и новая жизнь в виде произведений искусства. Это касается не только плакатов, газет и листовок, но и растений, высаживаемых в рамках «зелёной герильи».
Осмотрев экспозицию, опять выходим наружу. Чайник чая в кафе на территории института стоит около 3 евро, примерно столько же — кусок торта. Отличный чай, вкусный торт. Только вот цены эти — для завсегдатаев арт-кафе, но не для активистов. Нельзя законно оккупировать институт современного искусства, но если уж это сделано — нельзя при этом отказаться от оккупации столовой. Организаторы могли бы пригласить инициативу Food for Action, которая кормит большие левые демонстрации и съезды или же самостоятельно испечь что-нибудь, стать за прилавок и раздавать по себестоимости, или же в обмен на пожертвования, отправляя выручку на активистские нужды. Может прозвучать немного мелочно, но именно такие мелочи и формируют тонкую грань между настоящей уличной левой средой и её достоверной качественной имитацией, выполненной интеллектуалами в рассчёте на зрителей из среднего класса.
Читать дальше

---

Запись в Блоге Александра Володарского.
Опубликовано в рубриках: Политика, с тегами: Kievreport, биеннале.

Комментировать - Подписаться на блог по rss, в твиттере